Лига перепуганных мужчин - Страница 25

К оглавлению

Я позвал женщину, и она вошла в контору. Я указал на дверь в задней стене и спросил:

– Не могли бы вы мне сказать, эта дверь – не дверь ли кладовки, где мистер Дрейер держал различные спиртные напитки?

Она посмотрела на меня удивленно.

– О, мистер Дрейер?.. Ах… это тот человек…

– Человек, который покончил с собой в этой комнате. По-видимому, вы этого не знали?

– Да, действительно…

– Благодарю вас.

Я вышел на улицу и сел в «родстер».

Леопольд Элкас был печальным человеком. Он был среднего роста, с крупной головой, с большими руками, с суровыми черными глазами, взгляд которых уходил от вас не вверх, не вниз, и не в сторону, а как бы в глубину его головы.

Он предложил мне сесть и заговорил:

– Понимаете, мистер Гудвин, я согласился встретиться с вами только из любезности к своим друзьям, которые меня об этом просили. Я объяснил мистеру Фареллу, что не присоединяюсь к предприятию вашего работодателя и не буду оказывать никакой помощи.

– Доктор Элкас, я знаю, что вы и пальцем не пошевелите, чтобы дать материалы, изобличающие Поля Чапина. Но в деле Дрейера вы мой единственный источник информации из первых рук. Как я понял, второй человек, эксперт по картинам, возвратился в Италию.

Элкас кивнул.

– Мистер Сантини отплыл некоторое время тому назад.

– Значит, остаетесь только вы. Думаю, что нет смысла задавать вам множество хитроумных вопросов. Почему бы вам просто не рассказать мне, как это все было?

Он опять грустно улыбнулся.

– Полагаю, вам известно, что двое или трое из моих друзей заподозрили меня в том, что я солгал, выгораживая Чапина?

– Да-а… Это так?

– Нет. Я не стал бы ни топить его, ни выгораживать вопреки истине. История, мистер Гудвин, такова: вы, разумеется, знаете, что Юджин Дрейер был моим давнишним другом. В колледже мы учились вместе. До депрессии его дела в художественной галерее шли превосходно. Даже я изредка приобретал через него кое-что. Шесть лет назад я дал ему выгодный заказ на три картины Мантеньи – две маленькие и одну побольше. Цена была сто тысяч долларов. Картины были во Франции. В то же время Поль Чапин как раз находился в Европе, и я написал ему, попросив посмотреть картины. Получив его ответ, я и сделал заказ. Я полагаю, что вы знаете: в течение десяти лет Поль Чапин пытался стать художником. Его картины были интересны, но не хороши. Мне говорили, что он потом нашел себя в литературе, – сам я романы не читаю. Картины прибыли в то время, когда я был завален работой и не мог заняться тщательным изучением. Я получил их и оплатил стоимость. Но с самого начала они не приносили мне радости. Сколько раз я пытался уговорить себя, что они великолепны, но, поглядев на них, я убеждался в противном. Поначалу я не подозревал подделку, просто я не мог с ними свыкнуться, но несколько замечаний, сделанных специалистами, заставили меня задуматься. В сентябре, более двух месяцев назад, в нашу страну приехал Сантини, который знает Мантинью не хуже, чем я знаю человеческие недуги. Я попросил его посмотреть на мои «шедевры», и он заявил, что это подделки. Более того, он сказал, что знает источник их происхождения – безусловно, талантливого мошенника в Париже, и что совершенно невозможно, чтобы какой-либо солидный комиссионер мог бы попасться на эту удочку.

Мне думается, что именно эти пять лет внутренней борьбы с картинами, более чем что-либо иное, заставили меня действовать так, как я это сделал с Дрейером. Обычно я бываю очень слаб в проявлении неудовольствия и тем более жестокости, но в этот раз во мне колебаний не было. Я сказал Юджину, что желаю немедленно вернуть ему картины и получить мои деньги обратно без замедления. Он сказал, что у него нет денег, и я знал, что это правда, так как на протяжении последнего года неоднократно ссужал его значительными суммами. Однако я настаивал, что он должен либо достать деньги, либо понести заслуженное наказание. Понятно, что я, в конце концов, смягчился бы, но, к несчастью, в моем характере имеются своего рода заскоки, и непонятно, почему я делаюсь упрямее мула, проявляю невероятную решительность и не отступаю ни на шаг от своих позиций. Отрицательную роль сыграло и то, что мистер Сантини должен был вернуться в Италию. Юджин потребовал с ним встречи. Понятно, с его стороны это было блефом.

Мы договорились, что я с мистером Сантини и Полем Чапином приеду к нему в среду, в пять часов дня. Поль был приглашен, потому что он осматривал во Франции эти картины. Мы приехали. Обходительность Юджи…

Я прервал его:

– Минуточку, доктор. Поль Чапин приехал в галерею раньше вас?

– Нет, мы приехали вместе. Я заехал за ним в Гарвард-клуб… Обходительность Юджина причинила мне боль, потому что ему не удавалось скрыть, как он нервничает. Руки его дергались, когда он смешивал хайбол… для нас, не для себя. Я был смущен, а потому резок и даже груб. Я предложил мистеру Сантини сообщить свое заключение, и он его сделал, как устно, так и письменно. Юджин возразил ему. Они заспорили. Наконец, Юджин обратился к Полю, прося его высказать свое мнение. Очевидно, он ожидал, что Поль его поддержит. Поль оглядел нас с улыбкой и сделал краткое, но весьма выразительное заявление. Он сказал, что через три месяца после того, как он осматривал эти картины, то есть через месяц после того, как они прибыли в Нью-Йорк, он узнал совершенно определенно, что они были написаны Вассо, величайшим мошенником нашего века, в 1924 году. Этого же человека назвал мне мистер Сантини. Поль сказал также, что он хранил молчание, потому что его привязанность и ко мне, и к Юджину так велика, что он не мог сделать шаг, который бы причинил неприятность одному из нас.